Евтаназия. В плоскости смерти и любви.

Жила-была одна женщина. Обыкновенная история: двое детей, муж алкоголик. Бросил ее. Вроде писала что-то, но не блестяще, букеровскую премию не получила. Да и интеллектуалы ее не приняли. Затем фиктивный брак, заключенный, скорее всего, из жалости к ней. В довершение всего, страшный диагноз — рак. Ей было уже совсем плохо, когда случилось нечто: один человек помолился за нее и все переменилось как по волшебству. Она встала с больничной койки, чтобы пережить самые счастливые годы своей жизни. Романтические отношения и искренняя любовь сделали фиктивный брак настоящим — последующие три года жизни были затянувшимся медовым месяцем. Причем ее любил признанный всеми писатель-интеллектуал. Она умерла через три года, но умерла счастливой и спокойной за детей, которые остались на попечении доброго и ответственного человека. А что было бы, если бы до того, как случилось «нечто», она смалодушничала и «отключила» бы себя?

У той женщины были силы бороться, и, может быть, именно поэтому она и встала в конце концов. Кто знает, не было ли счастье наградой за ее упорство, за готовность нести свой крест до конца.

Это история жены писателя Клайва Льюиса Джой. Не только ей досталось счастье, она и ему подарила лучшие годы жизни. А ведь он уже был довольно пожилой человек, в такие годы любовными грезами уже не тешат себя люди. К тому же, из его биографии мы знаем, что у Льюиса, такого романтического писателя, до этого случая не было ни одной романтической истории.

Эвтаназия имеет вроде бы благие цели. Первые две буквы — греческий корень, означающий «благий», «хороший». Значение этого слова — легкая, благая смерть. Но здесь больше вопросов, чем ответов.

Большинство высказывающихся за эвтаназию — врачи-онкологи, которые постоянно видят мучения больных. Когда человек умирает, врач считает, что он перестал мучиться. А что происходит на самом деле? Не подвергается ли он еще большим мучениям после этого?

Церковь все время говорит, что страдания — это время, когда человек ищет Бога и Его милости особенно активно. Все мы знаем, что это правда. У этого аргумента только один недостаток. Он рисует образ Бога как воспитателя-самодура, который издевается над напроказившим ребенком, отказывающимся просить прощения. Все мы знаем, что это неправда. Тогда где же ответ?

Ответ, наверное, в другой плоскости. На тех высотах, где обретаются любовь, верность, самопожертвование, а также страх, боязнь отверженности и непринятия, эгоизм. Не тот эгоизм, который надо осудить, грозно сдвинув брови. Это тот эгоизм, который рождается в душе испуганного ребенка, понимающего, что никто не защитит его, и он — всего лишь пылинка, всего лишь неустойчивая фигурка на большом шаре, подвешенном ни на чем. Эгоизм как индикатор того, что мы так далеки от совершенства.

Все в один голос говорят о том, что принимать решение о добровольном уходе из жизни может только человек, не находящийся в депрессии. Но разве можно предположить, что человек, страдающий так невыносимо, что он хочет свести счеты с жизнью, может не быть в депрессии? А те люди, которые устали и измучены своими больными родственниками, разве они могут быть не в депрессии?

И вообще, разве страдания душевные не так же сильны, как физические? Разве сильнейшая боль отверженности, утраты, унижения не достойны того, чтобы их прекратить? Может, признаем страдания юного Вертера и их исход эвтаназией?

Самые разумные слова раздаются сегодня из Германии, в недавней истории которой «гуманная» идея эвтаназии использовалась самым бесчеловечным образом. Фашисты придумали программу «защиты здоровья нации», в рамках которой убивали тех, кто, по их мнению, вел «жизнь, недостойную человека» (инвалидов и душевнобольных), а заодно получали материал для исследований. Таким образом они «облагодетельствовали» 250 000 человек. Немцы сегодня — наиболее активно сопротивляющаяся эвтаназии нация. В частности, там считают: «Политические дебаты, вся общественная дискуссия по поводу эвтаназии, все усилия, затрачиваемые на споры вокруг нюансов этой действительно сложной проблемы, которую у нас застенчиво называют активным врачебным содействием смерти, — пустая трата энергии. Если бы мы всю эту энергию употребили на улучшение медицинского обслуживания неизлечимо больных, на то, чтобы облегчить страдания людей эффективной обезболивающей терапией и таким образом помочь им умереть достойно, мы бы совершили, на мой взгляд, гораздо более важный поступок».

Остается добавить, что если бы средства, затрачиваемые на лоббирование этой идеи, отдали христианским организациям для создания хосписов и оказания духовной помощи больным, сколько душ, а может быть, и тел было бы спасено! Я лично знаю женщину, которая обратилась ко Христу на больничной койке в хосписе и была исцелена. После этого она вышла замуж, и по сей день жива и здорова.

И еще одна история из жизни напоследок. Я слышала ее у друзей на даче. Старый человек лежал под аппаратом искусственного дыхания. Врачи сказали, что шансов немного. Заграничные аппараты «подстраиваются» под больного и перестают работать, если больной начинает дышать сам. Наши машины не так чувствительны. Единственную надежду давал постоянный уход за больным и наблюдение за аппаратом. Это была еврейская семья, где принято поддерживать друг друга. Они навалились всем семейством и вытянули дедушку. А ему ведь было за 80. Все мы знаем, что к таким и скорая-то не очень торопится (наш вариант пассивной эвтаназии). Он прожил еще несколько лет после этого, и именно в эти несколько лет он принял решение креститься!

Объективности ради нужно сказать и о тех мучениях, которым подвергаются и сами страдальцы, и их родственники. Все они достойны сострадания и сочувствия. И того мужчину, жена которого 20 лет лежала в коме (Терри Шайво — прим. ред.), тоже понять можно. Но ведь и тот человек, который очнулся после стольких лет пребывания в коме — это тоже из последних новостей. И надо же этому случиться почти сразу после того, как отключили ту женщину!

Сама я трепещу при написании этих строк: боюсь, не придется ли мне на деле доказывать свою позицию. Да минует меня и всех нас. Но ведь мой страх ничего не меняет во вселенной, и правда остается правдой. Разве жизнь и смерть не в руках Божьих? Разве дает Он испытания сверх силы?

Еще раз подчеркиваю, что собственноручно расписываюсь в своей слабости и не говорю, что сама выдержала бы такое испытание с честью. Но уж если говорить об объективности, не должна ли я признать, что нас всех спасает любовь и губит отсутствие ее? Вот подумайте, как ответил бы Ромео, если отец Лоренцо сказал бы ему над еще теплым телом бездыханной Джульетты: у тебя есть выбор, «отключить» ее и забыть или жить в едва тлеющей надежде, что когда-нибудь она встанет, чтобы упасть в твои объятия. Что бы он ответил тогда? Именно тогда, а не через десять лет, когда тяготы жизни «приземлят» Ромео и любовь его умрет. Именно тогда, когда им движет страсть, боль утраты и непреодолимое желание отдать себя любимой без остатка. Да что говорить, ведь мы все знаем ответ. Не так ли?