Повести Лисицына. Предисловие. Кольцо.

Предисловие

«Повести Петра Ивановича Лисицына, сельского врача» - именно так называлась рукопись, найденная мною в ящике старинного письменного стола, приобретенного по случаю при посредничестве одного антиквара. Стол был совсем разваленный, антиквар относил его к середине 19 века. Так ли нужно датировать эти письмена? Бумага была ветхая, знакомые знатоки говорили, что и рукописи могут быть подлинными. Если только кто-то не написал текст на старинной бумаге. На серьезную экспертизу у меня, бедной писательницы, денег не было. Однако хватило разума понять, что записки эти достойны того, чтобы увидеть свет, и я занялась подготовкой их к изданию без всякой, впрочем, надежды, что найдется желающий их издавать. В процессе изучения текста пришла я к несомненному выводу, что этот опус есть ни что иное, как отличная подделка, на которые сейчас как раз мода. И дело даже не в том, что там встречаются исторические несуразности и нестыковки. Что мы сами-то знаем из истории наверняка! Гораздо более меня насторожило, что герои Лисицына слишком передовые для своего времени. С одной стороны, конечно, простоватый врач, очаровательно набожный, стремящийся по моде того времени приносить пользу науке, вполне вписывался в мое представление о середине 19 века. Но с другой – налицо, можно сказать, постмодернистские черты повествования. Подумайте только, евангельские чтения с психоаналитическим уклоном. Где такое в позапрошлом веке видано? Исподволь прослеживается прямо-таки глобалистский настрой. Сами образы таких персонажей, как Гладстон, граф Дерби и Петр Шувалов, выписаны с учетом их исторической роли, которая могла быть определена только много лет спустя. То же можно сказать и о Гоголе и Иванове. И конечно о Дале, хотя он сегодня незаслуженно забыт. Автор отдал должное тому, кого мы считаем составителем словаря, в то время как он был сначала врачом, а также политиком, администратором, натуралистом, краеведом, лингвистом широкого профиля. И писателем, да-да, современники ставили его рядом с Гоголем! Ни в каком хивинсоком плену он никогда не был, но все остальное о Дале – верно. И про его многогранность, и про службу, и про второй брак, и про «четверги».

Внимательный читатель увидит здесь множество спрятанный намеков. В Итальянский записках возможно есть прямые указания на то, кто является прототипом отца Арсения: стоит посмотреть, у какого монастыря была написана картина «Грачи прилетели», и сразу станет все ясно. А с помощью Интернета легко решаются и не такие задачи. История с имуществом князя Н* из этого же рассказа слишком напоминает то, что произошло с графом Пашковым. Да и подарок султана не просто так появился в повестях. Если б такой документ действительно существовал, то никто не мог бы сказать, что Сергий Павел, у которого «позаимствовал» свое имя апостол Павел, не является историческим лицом. А об этом предмете до сих пор споры ведутся.

Забавно, однако, что роман о Рязанцеве, который якобы автор читал, действительно существует. Я наткнулась на него в одном букинистическом магазине. Увидела еще Горьким изданный в 30-х сборник авторов второй половины 19 века. Стала листать и, как часто бывает, зачиталась. Потом почитала еще что-то и еще, купила еще что-то и про эту книгу забыла. Но по дороге домой вдруг опомнилась – это же та самая история про оскорбленного мещанина. Побежала назад в магазин, а книги уже нет. То ли купили ее, то ли продавщица не захотела отдавать. Назывался роман вроде «Мещанское счастье», а фамилия писателя то ли Помятовский, то ли Помяловский.

Вот что еще важно. Заметите ли вы, что автор поднимает не столько вопросы, интересовавшие его предполагаемых современников, сколько темы сегодняшнего дня? Экономические, политические, духовные, - они так современны! Все говорит мне о том, что это послание из прошлого есть скорее послание из неузнанного настоящего. Может быть, это хитроумный способ привлечь внимание к своему произведению отчаявшегося непризнанного писателя? Или наоборот, сохраняя инкогнито, кто-то знаменитый хочет сказать нам нечто важное, зная, что назовись он своим именем, никто не обратит на это должного внимания.

Чтобы не оскорбить историю, следовало бы, наверное, поместить и перечень тех исторических ошибок, которые допускает автор. Может быть, кто-то захочет этим заняться? Здесь много вопросов. Почему, скажем, письмо С* оказалось именно у графа Дерби? Консерваторы уже не были у власти. Получил ли он его давно, когда был еще главой форейн-офиса? Сегодня вас вполне могут пригласить попить чай в Палате лордов, а вот в то время, когда настоятель должен быть в Лондоне, то есть в конце Крымской войны, этого здания вообще могло не быть. В 1834 году строение было уничтожено чудовищным пожаром. Где тогда пили чай лорды? И почему жалобы на представителей епархий, которые были довольно самостоятельны, оказались у митрополита, когда церковью руководил Синод? А купцы, могли ли они отправлять свои детей в университеты и другие учебные заведения? И как быть с подарком султана. Если это письмо действительно существовало, то это доказательство историчности покровителя Апостола Павла, в истинном существовании которого всегда сомневались, его имя ни в каких римских документах никогда не встречалось. Письмо содержит так же и объяснения этого факта – одним махом двух зайцев.

Ошибки точно есть, причем я убеждена, что они не случайны и совершены не по незнанию, а ради того, чтобы образы его героев и, особенно, главного героя развивались в нужном направлении. Справедливости ради нужно признать, что неточности немногочисленны, и отказать автору в исторической достоверности совсем нельзя. Тем более что это не учебник истории, а искренний рассказ о том, что тревожило или могло тревожить разум и душу сельского врача, Петра Ивановича Лисицына.

Кольцо

Бричку трясло, но путники, увлекшись беседой, не обращали на тряску никакого внимания. Владимир делился прожектами преобразования своего имения на английский манер, с садом, прудами и прочими заграничными диковинами. Крестьян полагал он учить ремеслам, кто по сметливее - грамоте, а может даже и инженерному делу. Театр организовать из своих дворовых тоже можно было, а то и оперу – но это дело будущего. Для начала Владимир собирался поразить соседей фабрикой. Что производить будет эта фабрика, пока было не ясно, но точно что-нибудь полезное. Нет, не об обогащении думал Владимир, хотя и это тоже не плохо было бы, ум его преследовал цель более высокую. Радел он своем отечестве, о его славе. Начать решил со своего имения.

Был у Владимира прожект и другого свойства, о котором он пока помалкивал. Предметом была соседка, с которой знакомы были с детства. Вместе играли, жуков собирали, даже выращивали за дальним амбаром рис. Налили воды из колодца, стащили с кухни целое сито риса и засеяли. А так как прочитали в книге, что рис воду любит, то поливать приходилось часто – наша земля не долина Нила, сохнет быстро на летнем солнце. Бегали по пять раз на дню. Что-то вроде даже выросло, да, видать, с водой переборщили. Потом их кто-то из дворовых там поймал и велел не приходить больше, а то родителю пожалуются. Они и не приходили. А чего испугались? Ничего плохого ведь не сделали.

Потом Володя уехал в Петербург учиться, а соседский барин умер. Наследницу какая-то тетка увезла в Италию, и с тех пор Володя видел ее только один раз в Петербурге на балу. Прямо перед его отъездом за границу они оказались в гостях у одной знакомой. Девица его не узнала, а он постеснялся открыться. Подруга его детских игр казалась теперь недоступной: красавица, богатая наследница и пр. Владимир вспоминал о ней часто, корил себя за трусость, но и надеялся на новую встречу, которая неумолимо приближалась – вот уже за поворотом родные ландшафты показаться должны.

Спутник Володин, игумен Арсений, был более слушателем, чем говорящим. Он слушал молодого человека со вниманием, кивал головой, вникал в подробности Володиных замыслов. Было он еще не стар, однако уже настоятель монастыря. Более всего на свете любил отец Арсений людей, причем не только в смысле христианского человеколюбия, хоть и этого у него было не отнять. Он любил тайны души человеческой, любил увидеть то, что не разглядеть простыми глазами. Настоятель часто рассказывал эпизод из своего детства. Он хотел учиться шахматам, потому что раз услышал, как кто-то рассказывал про фигуры. Король неподвижный, унылый, сидит на одном месте и все его должны охранять. Пешки – солдаты, всегда на передовой, отслужили свое – и на покой. Слоны, кони и ладьи – у каждой фигуры свой характер, своя стратегия. Но самая интересная фигура – это королева. Он умна, изворотлива, быстронога, знает свое достоинство и права. Больше всего мальчику понравилось, что пешка тоже может стать королевой – это было справедливо и давало шанс каждому. Заинтригованный таким рассказом, будущий отец Арсений загорелся научиться играть. Но когда он понял, что вся интрига в перестановке фигур на клетках доски, интерес пропал. Где тут тайны души? Нет, это было не для него. Ему подавай настоящие страсти, глубину, самое нутро. Теперь он смотрел на своего юного спутника и радовался и чистоте, и искренности и порыву сердца молодого человека, которые безошибочно угадывал в нем. Не ускользнули от настоятеля и замечания о соседском имении. Он помнил прежнего хозяина и догадывался о том, какой интерес должна вызывать новая хозяйка.

Родимая сторона была уж близко. До вотчины Владимира было еще часа полтора езды, а до монастыря, в котором начальствовал игумен, было совсем рукой подать. Попутчики не успели наговориться, хотя и были вместе уже, кажется, целую вечность. Прямо перед поворотом на монастырскую дорогу настоятель попросил высадить его, далее идти собирался пешком. Владимир просил довести до ворот (бричку прислал в Москву его отец, чтобы наследнику было удобнее добираться), но отец Арсений наотрез отказался: «Спешу потоптать родную землю». С этими словами он вылез из брички, прихватив свой нехитрый скарб. Полы его священнической одежды тут же пропитались грязью, но он даже внимания на этот факт не обратил. Пошел уверенно, все время ускоряя шаг.

Владимир велел ехать дальше, да побыстрее – не терпелось поскорей уж добраться до цели. Тем более что должен был он проехать мимо земель своей соседки. За поворотом уже были ее поля, дальше лесок, потом усадьба ее, а там уж и до отцовского дома рукой подать. Бричка накренилась для поворота, у Владимира замерло сердце. Но когда они проехали лес, у него совсем в зобу дыханье сперло, от того что он там увидел. Как будто все его мечты предстали перед ним наяву. Перед домом разбит был парк, с прудом и фонтанами. Кроме хозяйского дома, который тоже было не узнать из-за надстроенного этажа, появились другие постройки. На поляне виднелся розарий. Была еще поздняя весна, и розы цвести не начали, но это определенно был розарий. С беседкой и проволочными стенами для вьющихся цветов.

- А что, соседи наши? - спросил он у кучера. - Давно ли хозяйка в имение вернулась?

- Вроде недавно, а всем житья от нее нет, - огрызнулся тот в ответ.

- Да что ж она тебе сделала?

- Мне – ничего, а другим сделала. Иначе не стали бы люди про нее болтать.

«Спрошу у отца», – решил про себя молодой человека и до приезда уже более не сказал ни слова.

Тарутин встретил сына с распростертыми объятиями. Вся челядь во главе с любимцем хозяина, лакеем Степаном, высыпала на крыльцо. Беременная жена Степана, Настасья, еле вынесла свой живот, обхватив снизу руками, но тоже вышла на молодого барина поглазеть. Тут пошли объятия, лобызания, благодарности и благословения. Молодые девки поминутно прыскали смехом и отводили глаза, старушки многие прослезились. Потом выбежала старая нянька Володи, Аксинья, запричитала, кинулась молодому человеку на грудь. Да он и сам уже растрогался. Повели за стол, сели кормить и поить, Аксинья суетилась, подавала все новые кушанья. Пошли разговоры и расспросы. Степан слушал рассказы Владимира, а потом выходил в сени и пересказывал челяди услышанное. Дворовые дивились, задавали вопросы, а Степан отвечал – от себя придумывал. Но авторитет его был высок, и никто в его словах не сомневался.

«А правда ли, что в Англии этой…», - далее говорились разные небылицы, что всегда у нас болтают про иностранцев.

«То - правда, а то врут», - сортировал Степан по своему усмотрению. Потом Настасья заохала, Степан выгнал всех и повел жену на покой.

А разговор в гостиной продолжался до полуночи. Владимир будто заново переживал все перипетии своего пребывания за границей. Он рассказывал обо всем, что повидал и передумал, о чем мечтал, и от чего загоралось его воображение и юношеский пыл. Отец радовался приезду сына и слушал его рассеяно – Владимир говорил сам и для себя, и для няни еще, которая была готова всему верить, что он говорит, и всем восхищаться. Уже ночью вышел он на крыльцо и застал там Степана, которого решился расспросить о соседке.

- Завтра я поеду верхом, заеду в соседнее имение. Твоя Настасья оттуда ведь?

- Оттуда, барин, оттуда. Никогда не забуду, как ее сватал. Думал, не бывать уж этому, да спасибо барину, попросил за меня. Скоро вот разродиться должна.

- Дай Бог. А я помню, ты Настасью давно присмотрел. Я еще мальчишкой был, а ты уже к ним бегал.

- Не думал я, барин, что мне она достанется. Плюнул уже, решил на другой жениться. Да только такая меня тоска взяла, как решил. Пока надеялся, жил вроде, а потом как взяла тоска! Спасибо барину, заметил мою кручину, пожалел.

- Да как же сладилось-то?

- Не знаю как. Барин поехал к соседям. Там приказчик – барин помер, барышня за границей. Написали барышне – ответа больше года ждали. Потом и она сама приехала и сосваталось, наконец. Все чин чином, человек в мундире приезжал, Настасью к нам приписали. Потом свадьбу играли, опять барин помог, пусть Господь его благословит. Скоро вот родит.

- А что барыня соседская? Так спокойно и отдала?

- Барыня соседская, хоть и странная, а Настасью так и отдала. Даже посылала справляться потом. Спрашивала, хорошо ли ей живется здесь.

- Почему же она странная?

- Да странная. Не нашей веры она, а басурманской.

- Почему ж это басурманской?

- Сами посудите, барин. Попа своего выгнала, садовник у них был англичанин, только он не на садовника, а на барина похож. И итальянец там живет, девок платья заморские мастерить учит. Говорю же, басурманка она.

- Итальянцы не басурмане, а католики.

- Это у вас, барин, католики, а у меня все – басурмане.

- Степан, у католиков вера на нашу похожа.

- Коли вера похожа, то чего ж рожа не похожа?

- Так вера ж на роже не написана.

- Неужто, барин? А на каком же месте она написана?

Владимир не стал продолжать на духовные темы, пошел спать. Не терпелось, чтоб завтра настало.

День выдался почти летний. Владимир проскакал верхом полями, и только потом выехал на дорогу. Подъезжая к барскому дому, придержал коня и задумался о своем виде, в каком явится перед хозяйкой. Решил, что нужно быть учтивым, предупредительным, но держаться с достоинством, и даже с некоторой загадочностью. Чтобы было легче принять такой вид, вообразил, что у него за плечами долгое поприще, полное страданий и великих достижений. Пока придумывал себе достижения, оказался прямо у крыльца. Навстречу ему вышел лакей, одетый по последней европейской моде, причем не как лакей, а как граф какой-нибудь или маркиз. Владимир усмехнулся тщеславию хозяйки такого франта и велел доложить, что приехал только представиться. Лакей повернулся на каблуках и скрылся за витражами. Через минуты две вышла девушка, одетая так шикарно, что назвать ее дворовой девкой ни у кого бы язык не повернулся. Проходя через дом, Владимир встретил еще несколько расфуфыренных крепостных «дам». Одна даже обратилась к нему по-французски, хоть молодой человек не сразу это понял, потому что акцент у нее был ужасный.

Алина приняла его в небольшой гостиной. Одета она была не в пример своим слугам более чем просто. Самое незатейливое платьице, цветом так подходившее к ее волосам и глазам, дополняла прическа, состоявшая из косы, да и только. Владимир удивился такому повороту событий, но и обрадовался внутренне, потому что боялся увидеть предмет своего интереса в виде разряженной куклы. Он хотел было одеть на лицо свое выражение хоть сколько-нибудь загадочное, но простая и открытая улыбка хозяйки обезоружила его. Она не стала жеманиться, а поприветствовала в нем старого товарища по детским играм.

- Я, признаться, скучала о вас, - сказала она вдруг. - Что же вы ко мне тогда в Петербурге подойти не изволили?

- Но как же… - растерялся совсем Владимир. – Я думал, вы меня не узнали.

- Я друзей не забываю. Да вы не так сильно и переменились.

- А вы вот переменились, и все у вас тут преобразилось.

- А, вы про это!

- Признаться, я хотел новшества у себя первым завести, да опоздал видно. Вы меня опередили. Ну да ничего, мы теперь с вами соревноваться станем.

- Тогда я уже признаю себя побежденной. Мне все эти хлопоты стали не по силам.

- Так что же у вас тут устроено такое? Нельзя ли взглянуть поближе на плоды ваших хлопот?

Молодые люди отправились осматривать поместье. Алина рассказала Володе, что держит модный «парижский» магазин в Москве и Петербурге. Одежду для этого магазина шьют ее крестьянки (они же и обнашивают) под руководством итальянца, который обогащается от этого предприятия больше хозяйки. Она об этом знает, но счета не проверяет. Алинины дела идут хорошо, а ведь она три года назад приехала в заброшенное и почти разоренное имение, которое некогда было самым богатым в округе. Сначала ей нравилось придумывать наряды, она подкидывала произведения своего воображения итальянцу, он их осуществлял и выставлял в магазинах наряду с платьями, сделанными по парижским эскизам. Причем Алинины платья покупались гораздо лучше французских, и сметливый итальянец уговаривал ее не бросать «хобби», хотя сама Алина готова была это прекратить.

Владимир увидел мастерскую, и она произвела на него немалое впечатление. Там было чисто и довольно тихо. Крестьянки сидели рядами, каждая со своей деталью платья. Одна – с рукавом, вокруг нее сложены были другие такие же рукава. Другая – с лифом. Третья нашивала бисер и так далее. Итальянец расхаживал между ними с важным видом и бранил девушек по-русски. Девушки порой отвечали ему по-итальянски.

Оказалось, что он не первый итальянец здесь. «Домики», похожие скорее на игрушечные дворцы, тоже построил итальянец, только другой. Теперь он строил такие же в поместьях соседей. А так как он наотрез отказался обучать еще кого-то грязной работе, после того как намучился с Алиниными крестьянами, пришлось заказчикам уговаривать хозяйку отпустить бригаду крепостных вместе с архитектором. Так что мужья и отцы портних уже давно уехали из дома, и никто не знал, когда они вернутся.

Осмотрели «новшества», потом Алина пригласила Володю отобедать. Нечего и говорить, что он согласился. За обедом начался преинтереснейший разговор, который никто не мог прервать, - они перешли опять в гостиную. Потом стало душно – нужно было выйти погулять. Начался дождь, и молодые люди вынуждены были спрятаться в гостиной. Разговор продолжался. Отужинали. Стемнело, и стало прохладно. Затопили камин, и потребовался чай. После нескольких чашек чаю стало жарко, и нужно было выйти на воздух. Ночь была так хороша, что нельзя было отказать себе в удовольствии прогуляться и посмотреть, как мерцают под звездами «английские» пруды. Владимир приехал домой с рассветом. Отец ждал его на крыльце с видом явно недовольным. Но мысли Владимира были далеко, и он не заметил уныния старика.

- Я был у Алины Николаевны, батюшка и имел прекрасную беседу с ней.

- О чем же вы так долго беседовали?

- Об Оливере Кромвеле.

С этими словам Владимир отправился спать и проспал до обеда следующего дня.

Нечего и говорить, что последующие несколько дней Владимир провел у своей соседки. Счастье его (это было, конечно же, оно) казалось бы почти полным, если б не одно обстоятельство. Его донимали слухами. Все как будто сговорились не знать об Алине ничего хорошего. Ладно б вообще молчали. У всех она вызывала подозрения. Дело осложнялось тем, что отец был тоже явно недоволен их дружбой. Беспокойство все больше терзало молодого человека, и раз он твердо решил объясниться с отцом. Старый Тарутин выслушал сына спокойно, но и с холодностью. В ответ только покачал головой неодобрительно. Степан, присутствующий при этом качал головой тоже. Володя требовал прямого ответа.

- Ладно, коли тебе надобно. Помнишь пропавшее материнское кольцо?

- Фамильная драгоценность?

- Вот именно. Это ценная вещь. Дорогая, но главное, очень для меня ценная.

- Какое отношение это может иметь к моему случаю?

- А такое, что пропало кольцо после того, как твоя подруга пожаловала однажды к нам.

Владимир вспыхнул.

- Как можно по подозренью только! Какие есть тому доказательства?

- А такие, что видели на ней потом это кольцо. Один раз только, но видели.

Володя молчал. Сердце его выпрыгивало из груди, даже слезы готовы были брызнуть из глаз. Но он не мог ничего с этим поделать. Степан и тот удивился. «Как, - вырвалось у него, - видели даже?» Он первым вышел из комнаты. Владимир последовал за ним.

Его лихорадило. Он мерил шагами коридоры дома и не знал, куда девать себя. Степан в своей комнате бранился с женой. Тихо, вполголоса, но по тону ясно было, что бранился. Володя хотел было отругать его – Настасья была на сносях, вот-вот родит. Но решил, что причиной его раздражения была вовсе не Степанова брань, нечего было на нем и зло срывать.

Он не спал почти всю ночь. Настроение менялось, и различные мысли переполняли разум его. Мысль о том, что он готов был посвятить свою жизнь воровке, тяготила и злила его. Но отказаться от Алины тоже не было мочи. К утру, когда он забылся сном, он уже готов был предъявить ей счет своей потерянной жизни. Поднявшись с постели, он оделся и поехал объясняться, даже не поев.

Почти около дома Алины Володя встретил игумена Арсения. У него тоже было к ней какое-то дело.

Настоятель приехал узнать, за что она выгнала священника. В деревне имелась своя поместная церковь, в которой были и служба, и молебен – все чин чином. Церковь завели еще при Алининой бабке, которая пожелала ее построить и содержать. Священника присылали из монастыря, он должен был окормлять крестьян, о духовном благе которых старая помещица позаботилась. Последний поп был пьяница, но никто и не подумал поставить под сомнение его законные права. Алина же его выгнала, и не подумав ни о каких правах. Теперь ей предстояло объясниться с отцом Арсением. Ее сосед тоже приехал на этот раз не с комплиментами. Но она не знала, как сгустились тучи у нее над головой, и вышла им навстречу с самой открытой улыбкой, какую только можно увидеть в здешних местах.

Настоятель колебался, не решаясь заговорить при третьем лице. Алина заверила его, что у нее нет секретов от Владимира, и сердце «изменника» упало - учитывая, что он собирался ей сказать, на такое расположение он право уже не имел.

Священник был вежлив, но тверд. Алину вопрос его ничуть не смутил и она ответила с простотою, что попа она допросила об основах веры, но ответ был совершенно неудовлетворительным, а если человек дела своего не знает, то нечего и место занимать.

- Позвольте спросить, какие же богословские вопросы вы задавали ему?

Алина повторила вопросы, а также полученные ответы. Настоятель только усмехнулся и, извинившись за нерадение, пообещал прислать другого священника.

- А если и этот не сможет на мои вопросы ответить?

- Тогда я сам у вас служить буду, - неожиданно сам для себя сказал отец Арсений.

- Надо бы тогда посложнее вопросы заготовить, такой случай упустить нельзя.

Они поговорили еще немного и стали прощаться. После взаимных приглашений и заверений в самом теплом расположении настоятель встал и направился к выходу. Вместе они вышли на крыльцо, раскланялись, настоятель обещал пожаловать скоро, даже если новый поп ко двору придется и тут… С Алиной чуть обморока не случилось. Володя сошел с крыльца вместе с другим гостем, холодно попрощался и ступил на аллею. Через несколько минут они оба скрылись из виду, оставив хозяйку гадать о причине столь неожиданной перемены. К концу беседы, в которой он сам участия не принимал, агония Владимира дошла до предела, и он решил переговорить прежде с отцом Арсением о своем деле. И правильно, как выяснилось потом, сделал. Хотя кто же должен был заплатить теперь за Алинины страдания, ибо она, конечно, тоже была влюблена и чувства ее были оскорблены.

Владимир долго не решался заговорить, но отец Арсений сам вывел его из затруднительного положения, переведя разговор на нужный предмет.

- Вот, братец, мог бы я ведь и вспылить, сказать барыне, какое, мол, твое дело о духовных вопросах судить. Но правда-то на ее стороне, а правда Богу ведома. Правда ведь - о приходе заботиться, а кто, получается, о нем заботится? Кто водит за нос прихожан или кто об их благе радеет? (Владимир не отвечал ничего) То-то. Что-то ты, брат, невесел? Уж, прости за нескромность вопроса, не влюблен ли?

«Сейчас или никогда», - подумал Владимир и, набравши воздуха в легкие, проговорил:

- Влюблен.

- А почему голову повесил?

- Страдаю.

- Я вижу, что страдаешь. Думаешь, без взаимности?

- На любовь надежду имею, а вот страдания мои неразделенные.

Владимир рассказал настоятелю все от начала до конца. И про кольцо, и про отца, и про сплетни, что про Алину ходят – все мысли, что роились в его воспаленном разуме, излил он тот же час. Настоятель подумал минуту-другую, а потом стал говорить.

- Что попа выгнала – это она правильно сделала. В том, что платья шьет, дома строит и пруды копает – тоже ничего плохого нет. А с кольцом разобраться нужно. Во-первых, родитель твой, только ли из-за кольца ее невзлюбил, или еще какая причина имеется? Может, он в невестки другую хочет взять? А кольцо то, может, и не она взяла.

- Так видели же на ней.

- Кто видел?

- Отец врать не станет, сам, верно, и видел. Какая ему нужда врать?

- Ему никакой, а тому, кто кольцо взял, тому есть нужда. А может, и видели, разные обстоятельства бывают. Она могла надеть, и не знать, что надевает.

- Как же это?

- Не знаю, как. Я тебе вот что скажу. В истории твоей много белых пятен. Лучше всего тебе об этом ее саму расспросить.

- А если окажется, что она взяла?

Настоятель задумался. Потом вдруг сказал неожиданно:

- Тогда ты можешь ее простить.

Володя хотел было крикнуть: «Не прощу», но сдержал свой пыл и спросил другое:

- А если не она взяла?

- Тогда тебе, братец, отца простить придется. В твоей истории без этой добродетели не обойтись.

Владимир все же решил вернуться домой и поразмыслить сперва о деле, а не ехать тотчас к Алине. Дома его застала суета: у Настасьи началось. Она бродила по коридорам и охала поминутно. Когда ее спрашивали, не больно ли, она отвечала: «Страшно, страшно мне», - и снова принималась охать. Ждали доктора – отец вызвал врача к жене своего любимца. Остальные крестьянки рожали при простых бабках повивальных. Впрочем, бабка такая тоже была уже здесь. Она наставляла Настасью, командовала челядью, чтоб воду теплой держали. Володя тоже заразился всеобщим волнением. Старый Тарутин хандрил. Володина мать умерла в родах, поэтому отец родов не любил.

Время шло, приехал доктор. Он уложил роженицу и принялся осматривать ее. Всех из комнаты выгнал, оставил только повивальную бабку из уважения к ее опыту. Он даже советовался с ней, хотя ни в каких советах, конечно, не нуждался. Но бабка запомнила этого врача и всегда его всем потом хвалила.

Владимир был не в состоянии думать ни о чем, кроме своей печали. Говорить ни с кем за важностью момента он не мог, мысли об Алине его тоже не оставляли. Будущее рисовалось ему в самом печальном свете. Под аккомпанемент криков роженицы он думал, что тоска съест его совсем, что его великим планам о преобразовании отечества не дано воплотиться, что разрешить свою печаль ему не под силу, а без разрешения ему мочи нет жить. Подобие покоя, слабая тень его пришла к Володе, когда он оказался в объятиях его любимой няни и кормилицы. Тогда-то и случился неожиданный поворот в его судьбе. Не иначе как молитвы святого отца достигли наивысшего престола, потому что событие это могло бы с большой вероятностью никогда не произойти.

К вечеру врач объявил, что у роженицы осложнения и что жизнь ее и младенца на волоске. Владимир застал всех в плаче, мрачный Степан стоял на коленях перед иконой. Отец сидел на крыльце и курил трубку. Володя подсел к нему. Теперь они молча сидели рядом. Повивальная бабка вышла из комнаты в большом волнении: надежда все еще была. Настасья теперь уже не кричала, а стонала, но от ее стонов разрывалось сердце. Потом они услышали тихие шаги, и к ним подошел Степан с поникшей головой.

- Прости, барин-батюшка. Видно, не уйти мне от судьбы.

- Что ты, Степан, - стал успокаивать его отец. – Еще не потеряна надежда. Молись, Бог милостив.

- Нет, барин, сначала сюда посмотрите. Вот, - сказал он, и что-то блеснуло у него в руке.

- Матушкин перстень, - даже в темноте Володя узнал его.

Старый Тарутин выхватил перстень из рук Степана, затрясся весь и заплакал. Он прижал перстень к груди и стал причитать, повторяя: «Голубушка моя, Марья Сергеевна, голубка ты моя». Он и улыбался, и плакал одновременно. Казалось, одно то, что перстень нашелся, вернуло ему жену или будто часть ее. Тарутин очень любил Володину мать и никогда так и не нашел себе покоя после смерти ее.

- Откуда это у тебя? - спросил Владимир в большом волнении.

- Виноват, украл я его.

- Как украл? Когда? Зачем он тебе понадобился?

- Знал я, что мне через это кольцо счастья не получится. Да Настасья требовала. Увидела его здесь, когда вместе с барыней приезжала и захотела. Она мне сказала тогда, что коли не украду этот перстень для нее, не пойдет за меня никогда. Мне это ничего не стоило, ваш батюшка все мне доверял. Я в тот же день кольцо в соседскую усадьбу доставил. Так вот все и вышло.

- Как это «вышло»? Само собой что ли?

- Вроде как и само собой. Не думал я никого обидеть.

- Степан, из-за тебя на честного человека поклеп возвели. Ты же знал и не сказал ничего.

- А что ж я сказал бы? К тому же оказалось, что видели на ней кольцо-то, на барыне.

- Да как же это получилось?

- По неосторожности жены моей вышло это. Я хотел было отругать ее, думал – она меня подвергала опасности разоблачения по глупости. Однако зря на нее думал. Случайно это вышло. Настасья сидела с кольцом игралась, рассматривала, примеривалась, а тут барыня вошла. Испугалась Настасья, что спросит барыня, откуда перстень, и спрятала кольцо в барынину шкатулку с драгоценностями. А барыня как раз на выезд собиралась, схватила первое попавшееся из шкатулки да на палец надела. Вернулась – положила в шкатулку, да и забыла про него навсегда.

- Да разве можно про кольцо с бриллиантом забыть?

- Настасья говорила, что барыня до драгоценностей не падка, ее более наряды интересовали. У нее драгоценностей от бабки – как проса на току. Она им счет не ведет.

- Степан, да что ты говоришь, я никак этого уразуметь не могу. Да разве бывает так!

- Э, да вы, барин, молодой еще, жизни не знаете. На белом свете и не такое бывает. Но теперь вижу, призывает за это кольцо меня Господь к ответу.

- Не горюй, Степан, - Владимира скривило от последних слов отцова любимца. – Ты, подумай, может, еще чего когда украл. Верни – авось Господь и смилуется.

- Больше нечего не крал, барин. Никогда не крал. Если бы не эта девка окаянная, и к кольцу вашему не притронулся бы.

Как раз пришли сказать, что вроде дело слаживается, и вскоре дом огласил крик младенца. Степан как-то неловко поклонился Владимиру и побежал к жене. Володя пошел к отцу. Тот сидел за бюро, задумавшись.

- Значит, не брала кольца Алина Николаевна? – Попытался завязать разговор Володя.

- Не брала.

- Выходит, напрасно вы на нее сердились.

- Вроде, напрасно.

Старый Тарутин был рад тому, что кольцо нашлось. Он зажал его в ладони, словно боялся потерять опять.

- Володя, я это кольцо сам носить стану. Ты не обижайся, но пусть оно у меня до смерти будет. Знаю, что должно его твоей жене подарить. Но ты не обижайся. Мы твоей жене другое кольцо смастерим. Сейчас красивые делают.

- Не надо, отец. Женщины сейчас колец почти не носят. Не в моде.

- Странные нынче женщины, - пробормотал старый барин.

Владимир сначала рассказал все священнику. Все ему было в этой истории непонятно. Почему отец не рассердился на Степана? Зачем Настасье понадобилось это кольцо? Почему Степан так бессовестно врал? Почему так странно выглядело его раскаяние, да было ли это раскаяние?

- Подожди, брат, давай отвечать по порядку. Отец твой к Степану привык, он ему как родной, словно часть его жизни старой, где была твоя матушка и ты маленький у него на коленях. Вот тебе один ответ.

- Так что же он правильно сделал, что ли?

- Пожалуй что неправильно. Но ты же меня спрашивал не что правильно, что неправильно, а другое совсем. Что до Степановой жены, то здесь разное может быть. Может, кольцом прельстилась, а может, хотела, чтоб доказал свою любовь, что не только слова говорить готов. А раскаяние Степаново – и не раскаяние вовсе. Когда Бог Адама в саду с запретным плодом поймал, Адам ему то же говорил: «Признаюсь, коли поймал», да «жена соблазнила».

- Где ж тогда суд Божий справедливый!

- Уж не жалеешь ли ты, что Настасья не померла? Погоди, брат, не суди скоро. Степана помиловал Бог, и меня помилует, и тебя помилует. В этом, брат, надежда наша.

Сразу после отца Александра Владимир бросился к Алине Николаевне. Застал ее растерянную и смущенную. Оба сначала молчали. Владимир понял, что следует объясниться, и рассказал всю историю про кольцо. Алина краснела и бледнела по мере развития сюжета. Когда дошли до конца, повисла пауза, и Володя понял, что теперь нужно сказать что-то еще, но никак не мог взять в толк, что прилично теперь сказать.

- Я подумала, что обидела вас чем-то. Я ночь не спала!

- Простите, Алина Николаевна, я ведь тоже соучастник их. Так же вас хотел в своей разбитой жизни обвинить.

- Прямо-таки в разбитой?

- Разбитой, ибо без вас я себе дальнейшей жизни не представляю.

Алина ахнула и всплеснула руками.

- Что же вы молчите, я ведь только что признался вам в любви!

- Да что ж сказать-то?

- Уж скажите что-нибудь. Если ваши чувства еще не прояснились, то я готов ждать. Если нужно уехать, чтобы…

- Нет, нет, - испугалась Алина,- не надо уезжать опять. Всегда вы уехать норовите!

Игумен сам венчал их. После свадьбы он был частым гостем в их доме, и благодаря его расположению молодых Тарутиных стали уважать и любить соседи. Даже на все их «новшества» смотрели сквозь пальцы. А те, кто помоложе, хвалили и говорили, что от «новшеств» никакого вреда быть не может, а польза бывает. Тарутины жили в достатке, а достаток всегда вызывает почтение. К тому же дом их всегда открыт был для гостей, и богатством своим они хвастаться обыкновения не имели. Барыня Алина Николаевна хотя и одевалась по последней парижской моде, дорогих камней и золота не носила и даже не держала в доме. Весь свой ювелирный арсенал она сдала на хранение в Петербургский банк. Редко когда надевала брошь или колье. И никто никогда не видел на ней никакого КОЛЬЦА.

Повести Лисицына. Предисловие. Кольцо.Проза

Предисловие

Кольцо

Повести Лисицына. Предисловие. Кольцо.
Проза