Недавно одного известного писателя спросили, каким ему видится ХХ век. Он ответил: «Да хороший был век, хороший. Только два таких цвета испортили – красный и голубой». Грустно улыбнувшись столь точному замечанию, можно так же подумать, что прошедшее столетие опошлило и обесценило многие понятия, в осознание которых человечество вложило огромные усилия. Одним из ярких примеров подобной трансформации является столь неоднозначное восприятие словосочетания «свободная любовь».
И в самом деле, о чем мы думаем, когда слышим слово «свобода»? Вспоминаются кадры из многочисленных фильмов, прославляющих борцов против рабства и угнетения, ощущения безграничной радости, смешанной с животным ужасом во время прыжка с парашютом, строки из «Отверженных» Гюго, набатное «Где Дух Господен, там свобода»…
Любовь… Любовь – это Ромео и Джульетта, слезы и боль, стремление быть рядом любой ценой; это тепло родительских рук, это трепет, который испытываешь, впервые взяв на руки собственного сына; это беспредельный восторг от лицезрения наготы своей возлюбленной, которая только для тебя и ни для кого другого. Это ощущение себя «у Христа за пазухой» в тот момент, когда входишь в храм или становишься на колени перед Невидимым и Великим.
Но что-то разительно меняется, когда мы сопоставляем эти два слова вместе. Куда-то девается вся их глубина. В ассоциациях большинства лишь картины совокупляющихся или готовящихся к совокуплению людей и не более. Конечно, сохранились еще энтузиасты, не оставляющие попыток доказать себе и другим, что можно совместить свободу и любовь при помощи неограниченной реализации собственного либидо, но едва ли можно разглядеть в философии таких людей идеи, которые можно назвать «работающими».
В чем же дело? Неужели нельзя быть любящим и свободным одновременно? Неужели одно исключает другое?
Невозможно отрицать, что движение за «свободную любовь» являлось в своем начале частью реакции общества на засилье патриархальных и псевдодуховных ценностей, царивших в тот момент в американо-европейском мире. Совершенно не правы те, кто усматривает в этом явлении лишь стремление молодежи к безответственным сексуальным связям, хотя и влияние этого фактора невозможно отрицать. На самом деле и родительницы феминизма конца XIX-начала XX столетий и «дети цветов» шестидесятых были движимы осознанием несовершенства окружающего их мира и неудовлетворенностью обществом и самими собой. И ведь их идеи нашли отклик в сердцах сотен тысяч, они действительно изменили мир, и во многом к лучшему. Но, как свойственно практически всем нам, они пошли самым простым путем – отрицанием всего, что казалось враждебным, чуждым и виновным в сложившемся положении вещей и противостоянием ему. Это путь революционеров (не зря же второе название данного явления «Сексуальная революция»)– весь мир насилья мы разрушим до основанья! А затем… А затем, как и в процессе всех революций начинается самое интересное – она пожирает собственных детей. То, что вчера казалось самым важным, насущным, не терпящим возражений, сегодня обращается против нас, разрушая обретенные внутреннее удовлетворение и новые взаимоотношения. По-простому можно сказать «за что боролись, на то и напоролись». Это природа революций – разрушать без разбора, выплескивать с грязной водой и младенца. В стремлении одолеть ханжество, ложную мораль, систему двойных стандартов и прочие пороки патриархального общества, наши революционеры вместе с половой сегрегацией, браками по «церковному расчету» и прочими характерными для того миропорядка вещами, отвергли разумное признание разницы между полами, важность института брака не только для общества, но и для отдельно взятой человеческой души. Вместе с ложной моралью отвергли мораль полностью. Можно сказать, что и тут все происходит по древнему сценарию – дорога в места не столь отдаленные оказывается вымощена исключительно благими намерениями. Мы снова ходим по кругу, наступаем на древние грабли, а на золотой середине бываем лишь тогда, когда перебегаем из одной крайности в другую. Есть ли возможность изменить подобный порядок?
В принципе, ответ на этот вопрос прост и известен практически всем, он озвучен и величайшими духовными учителями древности, и современными мыслителями: невозможно победить зло, борясь исключительно с его внешними проявлениями, так как нескончаемый его источник находиться в душе каждого из нас. И поднявший меч неизменно умирает от меча, убивший дракона обречен превратиться в огнедышащее чудовище. Человек, стремящийся к свободе в любви путем разрушения абсолютно всех ограничений, рано или поздно оказывается в рабстве либо одиночества, либо собственной развращенности и неспособности любить. Основные изменения должны происходить внутри, каждому, кто решил достичь свободы в любви и любви в свободе, необходимо максимально глубоко осознать значение этих слов для себя лично и для тех, кого он любит. Да, это огромный процесс, на который уйдет много времени и сил, но другого пути просто нет. Дело ведь еще в том, что нам свойственно воспринимать любовь, свободу, счастье и тому подобные вещи как ОЩУЩЕНИЯ, а не как СОСТОЯНИЕ. Меня гладят по спинке, говорят мне комплименты, уважают, дарят мне подарки, я отвечаю тем же, нам хорошо и замечательно, мы это ОЩУЩАЕМ – это любовь! Я делаю что хочу и что могу, не встречаю ограничений, наоборот, меня все одобряют, аплодисменты, конкуренты повержены, я доволен, мне хорошо, я это ЧУВСТВУЮ – это свобода! Соответственно, если лишить меня ощущений, любовь и свобода исчезают из жизни, и мне ничего не остается, как только искать их снова – в точности как лабораторная крыса, которая жмет на педаль, замыкающую электрод в ее мозговом центре удовольствий. При таком подходе человек неминуемо становиться зависимым (читай – несвободным) от собственных примитивных начал.
Совершенно другая картина вырисовывается, когда мы рассматриваем любовь и свободу как состояния, как некие качественные характеристики. При таких условиях мы продолжаем любить даже тогда, когда это максимально трудно, когда вместо аплодисментов, комплиментов и ласк мы получаем упреки, презрительный свист и побои. И мы свободны даже за решеткой и в наручниках, потому что свобода – наше естество. Мы из нее сделаны, мы не можем иначе. И такого уровня невозможно достичь через косметические изменения. Скажу больше – это вообще не достигается никаким действием. Сначала внутреннее преобразование – затем действие. Изнутри – наружу, и никак иначе! Только движение, мотивированное и вдохновленное преобразованной душой, действительно меняет внешний мир к лучшему!
И именно подобным образом, и никак иначе, человек может достичь любви в свободе и свободы в любви. Ведь трудность поднятого вопроса еще и в том, что по сути своей любовь и свобода являются практически взаимоисключающими понятиями. Любовь – это взаимоотношения, она подразумевает объект для ее приложения, она не может (просто не может!!!) быть независимой от этого объекта, не может игнорировать его, пренебрегать им, НЕ МОЖЕТ БЫТЬ СВОБОДНОЙ ОТ НЕГО! Свобода же она на то и свобода, чтобы не иметь ограничений. Другого значения у этого слова нет, мы свободны настолько, насколько не зависимы и не обусловлены. Но при всем этом, любовь не может быть полноценной без свободы (многие ли из нас ценят доброе отношение из под палки?), а «абсолютная» свобода не просто невозможна, но и не нужна никому, потому что возможна она только в полном одиночестве. И в своих размышлениях мы не можем не придти к мысли о том, что любовь и свобода просто напросто стороны одной медали, которые невозможно разделить, равно как и невозможно объединить их искусственным путем. Возрастая в любви, мы становимся свободнее, увеличивая меру личностной свободы, мы неизменно становимся более любящими, сострадательными и открытыми. И это невозможно смоделировать, достичь какими-то внешними манипуляциями, об этом даже говорить внятно трудно. В это необходимо ВЫРАСТИ. Внутри сердце и из него. Изречение древнего раввина «Для неверия нет ответа, для веры нет вопроса», можно перефразировать в нашем контексте в «Перед подлинной любовью не стоит вопрос о свободе, у истинной свободы нет трудностей с любовью». Трудности в понимании этого вопроса невозможно ликвидировать сложными интеллектуальными конструкциями, они лишь будут порождать новые вопросы. Встав же на путь внутренних изменений, мы однажды обнаружим, что любовь абсолютно не мешает нашей свободе, а свобода не причиняет боли тем, кого мы любим.
И новым смыслом наполняются древние, как мир слова «И да будут двое одна плоть». А когда двое одно, а одно – это двое, то при условии такого одиночества идея абсолютной свободы не кажется уже такой уж утопической.
