ДЫХАНИЕ СВЕТА

Последний мазок лег на холст легко и уверенно, словно здесь и был. Я положила кисть в банку с растворителем, вытерла тряпкой руки и отступила назад.
Картина. Рубиновые пятна – сарафаны девушек, бегущих к морю, насыщенная лазурь и опалово-белесые перья – полуденное южное небо, сапфировые штрихи и капли цвета индиго – лениво набегающие волны. Игра света и тени. Насыщенные, взрывающие сознание цвета. «Ни с чем не сравнимый и несравненный стиль Елизаветы Арбент…» Мой стиль.
Я подошла к влажной от масла картине. Макетный нож был не очень острый, но для моих целей вполне годился. Двумя взмахами крест накрест я разрезала полотно. Новенький холст поникшими крыльями обвис на деревянной раме.
Всё. Конец. Заголовки газет… «Яркая звезда на небосклоне современного импрессионизма закатилась», «Последняя картина Малиновой Лиз», «Клод Моне может спать спокойно».
Это действительно всё. Я больше не умею писать. Я не могу нарисовать даже школярский натюрморт, не говоря обо всем остальном. Я потеряла свой свет.
Когда-то он дышал, он двигался в моих картинах. Он заставлял неискушенную и искушенную публику глотать застрявшие в гортани слова, в немом упоении замирать перед полотном. Неотрывно следить за дрожанием крыла тонконогой бабочки, падением капли с переполненного влагой изумрудного листа, вздохом женщины, посланным вдогонку белой черточке паруса.
Это была я. Это был мой свет. Это были мои картины. А теперь ничего нет. Все исчезло.
Я сделала несколько шагов назад, опустилась в плетеное кресло. Пятна солнца – теплые кусочки шали легли за плечи. Потянулась за сигаретами, закурила.
Что-то неудобно ткнулось в спину. Мобильник. Уже набирая номер и слушая длинные гудки, я поняла, кому звоню. Мария… Машка… Пусть так. Давно пора было рассказать ей. А еще Володе и Мирославу.
Семь месяцев молчания, семь месяцев отчуждения, семь месяцев погружения в себя. Но теперь пора…

Золотые росчерки лучей делили столик на четыре неравные части. Небольшой навес уличного кафе не спасал от яркого майского солнца. Мы сидели на плэнэйре. Двое: я и Мария.
Машка теребила бумажную салфетку, выстукивала ложечкой арию тореадора, нервно отхлебывала из тонкой пиалы земляничный чай со сливками. Я смотрела на нее, сто лет знакомую, двести лет близкую и вспоминала, как все начиналось…
Хрупкая девушка с волосами цвета мокрой соломы; канареечное платье и нелепые накладные плечи. Робко переминаясь, стоит на пороге Гнесинского музыкального училища. «Я не поступлю. Ох, я не поступлю… Приехала поступать и не поступлю». Рядом невзрачная русоволосая девчонка с мольбертом под мышкой и новыми красками в полиэтиленовом пакете. «Все будет хорошо, вот увидишь. Я же слышала, как ты поешь!» Забавный пухлячок встревает в разговор: «Не дрейфь, старушка! Ты будущая звезда эстрады!» «Почему только эстрады? – возмущается девушка. – Я потом на джазовое пойду». Все хохочут. «Поступишь ты. Ничего не бойся, - ласково произносит долговязый нескладный парень. – Феноменально красиво сейчас распевалась».
- Здорово, старушки! Как жизнь молодая?
Володька. Пролетел ураганом, чмокнул меня в щеку, Машку в нос. Плюхнулся на стул.
- Лизетта, какая блузочка! Пикассо лично расписывал? Безумно идет к твоим восхитительным очам. Мария! А ты у нас нынче платиновая блондинка? Поздравляю, ты снова в моем вкусе. Ну что, девочки, мы вместе? Обиды забыты, скелеты вытащены из гардеробов, обмыты и похоронены?
Я рассмеялась. Если кто из нашей компании совершенно не изменился, так это он. Все те же средней потертости джинсы, клетчатая рубашка навыпуск и чувство юмора, которое не покинет его даже в Сахаре в компании оголодавших львов.
- Нет, Вовчик, обмениваться скелетами мы будем прямо сейчас, для того и собрались. Но без Славки не начнем, так что заказывай свой эспрессо и поддержи беседу о метеорологических сводках.
- Лиз, красавица, ты еще помнишь, что я люблю эспрессо? Она никогда ничего не забывает, а Машка? За то я ее и люблю.
Мария заерзала на стуле, отхлебнула из пиалы.
- Не дури голову, Володь. Никого ты не любишь, кроме себя.
- Маш…
- Ничего, Лизетта, не вступайся. Я не гордый, переживу.
Володька откинулся на спинку стула, подозвав официанта, сделал заказ. За его спиной возник Славка.
- Привет!
- Ага, а вот и наш апологет, - радостно констатировал Вовчик. – Добро пожаловать.
Мирослав пожал протянутые руки и занял последний, четвертый стул.
- Ребят, как же я по вам соскучился, - вздохнул он, оглядывая каждого.
Володька, собиравшийся было высказать очередную бравурную сентенцию, вдруг заткнулся, опустил глаза. Рядом неожиданно громко всхлипнула Машка.
- Как же я рада всех видеть, - шепнула она. – Полгода ведь…
Две теплых прозрачных капли стекли с ее носа и булькнули в земляничный чай. Я полезла в сумку за сигаретами.
- Э-э, солнышко, не плачь, - Вовчик, погладил сжатый машкин кулачок. – Мы же собрались… смотри, наплевали на все обиды и собрались. И это здорово.
Он принял от официанта кофе, бросил туда три кусочка коричневого сахара и достал слегка помятую пачку «Davidoff».
- Ну что, обойдемся без долгого вступления? – спросила я, уже понимая, что кроме меня начать предстоящий разговор некому.
Машка кивнула, Володька выпустил изо рта одно за другим три аккуратных колечка. Славка, отвлекшись на секунду заказать себе «эрл грей» с лимоном, взглядом дал понять, чтобы я говорила.
Мой капучино в чашке давно остыл. Маленький глоток показался ледяным.
- Думаю, все основное я уже сказала по телефону. Вчера окончательно убедилась, что разучилась рисовать. Нет, я по-прежнему умею брать рискованный ракурс, пользоваться раздельными мазками, создавать рефлекс – любимые отцветы неба. Но в моих картинах больше нет света. Я пишу как старательный подмастерье, хорошо, грамотно и… бездушно.
- Понимаю, - прошелестела рядом Машка. – У меня так же. Беру чистейшие ноты, добавляю роскошных обертонов, а выходит тускло, мерзопакостно. Сначала заметила сама, через месяц – концертмейстер, теперь… теперь я вообще не могу петь, потому что слышат все.
Володька бросил окурок в пепельницу.
- Именно. Ваяю какую-то хрень. Пустота, вымученность, сушняк. Сдал последний роман, звоню издателю. Он: «Володь, ты в запое это писал? Иди, отдохни, соберись с силами и выдай мне что-нибудь приличное, в твоем стиле». Может и правда упиться в сосиску? Может тогда мысль пойдет? Да нет, я знаю, вдохновение – удел фиговых писак, надо просто садиться и работать. Ну работал до потери пульса, ничего не шло, ни единой строчки. Смотрю в пустой экран и все. Выключаю комп, иду спать. Просыпаюсь, включаю, смотрю в пустой экран, выключаю. И так месяца три. Пересилил. Сел, заставил себя. И что? Отстой полный. Каждое слово в отдельности – бриллиант, мастерпис, а вместе – сборник дешевых анекдотов.
Он зажег следующую сигарету (Машка поморщилась), не глядя на Славика бросил:
- Ну что, ты у нас единственный по этой части, давай, как-нибудь объясни что происходит?
Я взглянула на Славку. Причудливая серебристая бледность медленно заливала его лицо.
Он всегда был самым странным из нас. Когда Мария поступала в Гнесинку, я – в художку, а Володя в литинститут, Славка сдавал экзамены в Московскую духовную семинарию – в советское время уникальное заведение. Затем последовали заочные библейские курсы и что-то еще. А потом он стал известным. Как и все из нашей четверки. Журналисты называли его апологетом, иногда апостолом, но для нас он остался Славкой… Славкой, подарившим свет.
Мы трое смотрели, молчали и ждали… Чего? Очередного увещевания? Молитвы? Чуда? Только одно желание ныло в опустевшем сердце – вернуть утерянное дыхание света.
- Это началось семь месяцев назад, я прав? – голосом глухим, словно шум дальнего дождя, спросил он. – В тот день, когда мы все поссорились?
Я оглянулась на Марию, Володьку.
- Да.
- Из-за чего мы тогда переругались? – недоуменно покачала головой Машка.
Мирослав отставил в сторону чашку, опустил лоб на скрещенные руки. Бледность проступила еще сильнее.
- Простите меня, это я виноват, - прошептал он.
- Что?!
От удивления Вовчик выронил из пальцев сигарету, уже не стал поднимать, раздавил тлеющий кончик.
- Я слишком хорошо помню, из-за чего мы поссорились, - прошептал Мирослав. – Из-за моего «везденоссующего Бога». Так вы его назвали? Неважно… Тогда все и случилось. Я решил, что больше не потревожу никого из вас. Что никогда не произнесу ни слова о Боге или о своих делах. Я был уверен, это правильно, решил, что все кончено. Если за двадцать лет я не смог показать вам настоящий Свет, а не Его отголоски, то и в следующие двадцать ничего не изменится. И я оставил вас. Перестал молиться, перестал верить в вас. Верить в нас. В нас четверых. А теперь… я тоже потерял свой свет.
Лучи солнца, пробравшиеся под навес, скрылись за широким пером облака.
- Ты не мог лишиться света. Твой свет, он всегда с тобой – пробормотала Машка. – Он же внутри. Это у нас по-другому. Ты сам говорил…
Мирослав поднял глаза, два изумруда обожгли меня снопом огненных искр.
- Каждый несет в себе дыхание Бога. Каждому Он дает свой свет. Каждый может принять или отвергнуть Его дар. Моим даром были не слово, не песня, не цвет. Моим даром была любовь к вам. Но я сам этого не знал до вчерашнего дня. Я думал о великом Свете и забыл свет малый. Когда позвонила Лиз, все встало на свои места. Точнее все рухнуло. После той ссоры свет потерял свою силу. И я не знаю, чем его восстановить. Простите меня.
Во рту появился привкус крови. Я с удивлением обнаружила, что нещадно искусала себе губу. Машка сидела, опустив нос к полу, Вовчик ковырял кофейной ложкой потушенный окурок.
Наверное то, о чем мы сейчас говорили, это бред. Бред для любого, кто мог нас слышать. Для любого непосвященного. Но мы-то понимали. И не имели оправдания. Потому что однажды коснулись Света и ощутили на себе Его вздох. Но не сохранили… Случившееся теперь, было просто следствием, и Мирослав здесь совершено не причем.
Я отодвинула стул, встала. Зеленые глаза смотрели на меня устало и печально. Я положила руки Славке на плечи, заглянула в глубину драгоценных измарагдов.
- Нет, Слав. Ты веришь в нас, раз пришел сегодня. Машка права, твой свет всегда с тобой. И мы будем ждать. Как ждали тогда, двадцать лет назад. Может быть, он вернется. И, может быть, на этот раз мы не ограничимся лишь Его легким дыханием.
Четыре золотистых луча прорезали бледно-молочное облако и упали на наш столик. Я глубоко вздохнула...

размер: 10351 байт

ДЫХАНИЕ СВЕТА - 5796

конкурс христианских рассказов "Вкус соли"

произведение 5796

ДЫХАНИЕ СВЕТА