Избушка стояла – прямо по-пушкински – у самого синего моря. Именно это и подвигнуло Михаила Михайловича распахнуть, совершенно в духе русского купечества, не торгуясь, кошелёк и душу:
- Три штуки, говорите?.. Всё, беру!
И ударили, опять же по-купечески, по рукам, и стал Мих-Мих (имя для друзей) островитянином-домовладельцем. Островок – час на катере от Владивостока, маленький, уютный островок, где-то три всего на три километра, крошечный посёлок на нём, около сотни жителей. Райское место для дружеских встреч. Домик в деревне, ах-ах-ах, домик-игрушка в рекламе на экране, ну куда островной развалюхе до него, но!.. У кого ещё, ну разве кроме Онассиса, есть свой остров? А у него теперь есть! И всего за три тысячи долларов, за три зелёные «штуки».
Мих-Мих вообще-то не любил и не признавал ничего немецкого, англиканского, американского. Но исключений из правил никто не отменял: «баксы» он и признавал, и любил, и с удовольствием «коллекционировал», не кланяясь в то же время золотому тельцу. Классный хирург, он давно, лет шесть-семь уже, как вырвался на свободу – развёлся с женой и заодно с госмедициной, с родной больницей, которой отдал два с лишним десятилетия, и занялся частной практикой. На одних только консультациях он, как опытный диагност, зарабатывал в «баксах» столько же, сколько раньше в рублях. И друзей у него было – как у солдата из сказки Андерсена, когда разбогател солдат после встречи с ведьмой. Коли тебе за «полтинник», такое – редкость.
Все выходные отныне он проводил на острове. Избушку-развалюшку подправил изнутри и снаружи, на конёк прибил коричневую фигурку «тёзки» – мишки, огородил штакетником и обиходил запущенный приусадебный участок за домом и вот, наконец, как Бог на седьмой день творения, отдыхал и любовался миром вокруг. Домик стоял на взгорье и фасадом смотрел на море, которое, шурша галькой, плескалось и искрило метрах в сорока от него. Желто-серый песчано-галечный бар отделял от моря небольшую мелководную лагуну, подступавшую чуть не к самому порогу. Спустись по пологому склону десяток шагов – и ты, считай, в море. До бара идёшь по воде, аки посуху, во всяком случае так видится со стороны. Долго сидеть без дела Михаил Михайлович однако просто не умел. Кирпичей после ремонта осталось много, и он выложил ими красную тропу от дома к лагуне. Теперь, искупавшись в море, можно было босиком, через лагуну, не замарав ступни, прошлёпать прямо в дом.
Всё! Вот оно, наконец, всё, и можно звать гостей... И пошли выездные-выходные балдёжно-шашлычные кутежи в островной избушке, коей тут же прилепили имя Миха. В пятницу на палубе вечернего катера из Владивостока только и слыхать было: Мих-Мих, Миха... вы куда, в Миху?.. ха, и мы в Миху, будем знакомы...
Как-то в августе, а в Приморье не июль – макушка лета, а именно август, совершенно неожиданно Мих-Мих оказался на острове в одиночестве. Жарынь та ещё, солнце выпарило лагуну до дна, на пляже загорают «шоколадки». Одна из них – коренная островитянка, лет так бальзаковских тридцати пяти-семи-восьми. Мих-Мих давно её приметил, ну и, искупавшись, пригласил попить холодного кваску. Из такого пекла да в прохладу избы, да ещё и квасок – кто ж откажется...
Шли по сухому дну лагуны, бело-голубые кристаллы кололи ступни.
Через час, а час выдался огненный, предзакатный, они уже пили холодное вино из амурского крыжовника (дальневосточники зовут его кишмишом) и наслаждались окрошкой, столь споро сотворённой «золотыми руками» Нади, что он тут же предложил ей свою крепкую мужскую руку и изрядно подтаявшее сердце. Тёзка Шуфутинский благословлял их из магнитофона:
Он мужчина разведённый,
И она разведена –
Чт-о-о тут говорить!
Правит нами век казённый,
И не их это вина –
Не-е-кого винить...
Вино и «некого винить» слились в гармонию двух крепких тел, шоколадного и снежно-матового, в фисгармонию слились, нет, лучше – в физгармонию, да, конечно же, в физ, и она заглушала сейчас даже Шуфутинского. Но вдруг...
Громкий стук в дверь. Надя дёрнулась, Мих-Мих махнул рукой: не обращай внимания, какой-нибудь алкаш стакан просить пришёл. Однако стук назойливо повторялся, а следом зазвенело разбитое стекло окна на кухне. Надя встревожилась не на шутку:
- Не открывай! Пожалуйста, не надо, не открывай...
- Ещё чего! Мне окна бьют, а я – не открывай? Нет, гость дорогой, открою!
И он, мигом натянув трико, пошёл к двери...
Он шёл по пути открытий. Точнее не шёл, а бежал. Это был бег с барьерами. Он одолевал их, как хромой спортсмен, которому к тому же перед забегом не сделали анестезию.
- Ты знаешь, что со мной произошло?! – Воскликнул Мих-Мих, когда я удивился переменам в его лице, просто поразительным переменам: с ним что-то стряслось, точно.
- О Господи, да что же? – Рука моя непроизвольно потянулась к выключателю: в сентябре у нас быстро темнеет, а мне хотелось видеть его лицо.
- Ты знаешь, я благодарен ему!
- Кому?!
- Дьяку. Ну, парню тому, который Надин любовник, с которым, я ж тебе рассказывал, я подрался. Кажется, Дьяченко – его фамилия.
- А, ну да, понимаю, он научил тебя...
- Нет! Не это. Другое. Слушай. Вот, знаешь, есть такое выражение, – он щёлкнул пальцами, – в народе говорят: вышибить душу. Слыхал?
- Конечно. – Мы вышли на балкон. Почти уже ночная тьма накрыла город. И дивное горит окно – кажется, прямо в небе, такое только во Владивостоке встретишь.
- Так вот, дорогой писатель, знаешь, это вовсе не фигура речи, а абсолютно точное, предметное определение. Представь себе!
- Н-нет, не могу, – я затряс головой. – Как это «предметное»?
- А вот как! – он устремил взгляд вверх, к «небесному» окну на вершине незримой во тьме сопки. – Когда он меня ударил, а удар был очень сильным, представь, кованым ботинком в грудь... Я дрался не раз, а в детстве вообще постоянно, но такое было впервые... Знаешь, сразу после удара произошло вот что: никакого такого сознания я не терял. Я просто как бы вышел, понимаешь, вышел из тела и всё наблюдал со стороны... Я видел собственное тело, этакий мешок, пардон, с дерьмом, который очень медленно поворачивался вокруг своей оси и оседал на землю. А я смотрел, знаешь, и думал... Душа моя, выходит, всё это зрила и думала. Она думала: какой сильный удар, но разве ж можно так бить, и ведь за что?.. Да, и только я так подумал, как душа прыг – и в тело. А оно-то уже на земле. И я, знаешь, ощутил, как вжимаюсь в землю, почувствовал её щекой, носом. И снова подумал, но уже в теле: стыдоба – как поросёнок, пятаком рою. И стал выпрямляться... Вышибить душу, – он вкусно прищёлкнул языком. – Знаешь, оказывается, это так просто. Чудо!.. Но самое-то главное что, дорогой ты мой? Что душа-то, оказывается, не выдумка поповская, в чём я был стопроцентно, знаешь, уверен. А теперь я сам её, можно сказать, руками пощупал. Во дела!
- Ну да, не до всего, знаешь, скальпелем можно добраться. – Меня всегда раздражало это его словечко-паразит.
- Ага, всей жизни моей главный инструмент – и вот такое, на поверку, убожество!
- У-Божество? – подхватил я. – Значит, и скальпель твой – у Бога, от Бога. Ну да, он дан тебе, Фоме неверующему: на, ковыряйся, «познавай» тьмы истин, а потом – на, получи кованым копытом и именно так познай Тайну из тайн.
- Да, знаешь, ты прав, это божественное откровение («Господи, я никогда от него таких слов не слышал») кому-то, видимо, даётся свыше, кому-то – Фаусту, ведьмам – снизу, а кому-то сбоку, что ли, копытом. Но ты знаешь, что меня сейчас гложет, - он на миг смял лицо в ладонях. – Мне доказано: душа есть. Хорошо, но что дальше? Что дальше делать?
- Прекрасный вопрос! – не удержался я. – Раз душа есть, её надо кормить, растить, пестовать, закалять – всё, что и телу необходимо. Но думаю, у тебя и у самого ответ созрел, а?
- Ну, ты же знаешь мою стародавнюю мечту о Школе...
- Да кто ж не знает мечту бывшего беспризорника, а ныне куркуля, занятого поножовщиной – Школа джентльменов, ты о ней уже всем уши прожужжал.
- Знаешь, я решил переименовать её. Это будет Школа Души...
Лето в Приморье – в конце лета. Вот и нынче выдался очень тёплый, солнечный сентябрь, и мы на выходные на пару с хозяином рванули в Миху. Я удивился: зачем красная кирпичная тропа ведёт к этому такыру? Мих-Мих объяснил, что до августовского сушняка здесь была лагуна. Понятно, сказал я, почему у неё голубой оттенок – лагуна же дочь моря. Нет, возразил Мих-Мих, просто крошечные кристаллики отражают («Знаешь, это моё открытие!»), словно маленькие зеркала, отражают голубое небо. И помолчав, добавил:
- Дочь моря стала дочерью неба!
- Поздравляю, - пародируя его пафос, никогда доселе ему не присущий, я торжественно пожал его крепкую руку, - ты в самом деле созрел стать основателем и директором Школы Души. Поздравляю тебя, Мих-Мих... От души поздравляю!
размер: 8719 байт
|
