Он знал, что дни его сочтены. Болезнь прогрессировала неумолимо, несмотря на отчаянное сопротивление человеческого тела и духа. Как врач Зимин определил: исход наступит на днях. Он отпустил себе неделю…
А пока… Пока надо что-то делать.
Лежать неподвижно нельзя. Не потому, что мешают страшные боли. Просто жаль бесцельно терять хотя и трижды проклятые, но все же дорогие последние дни жизни.
Всеволод Николаевич решил написать письма родным и близким. В день – по три письма. Не меньше, потому что составленный список дорогих ему людей состоял из двадцати человек.
Первое письмо – сыну. Ему двадцать два года. Только начинает жить, учится на третьем курсе института.
«Что же тебе сказать на прощанье, сынок? Вроде бы все уже было сказано в жизни», - начал он.
Непослушная рука с трудом продолжала выводить строки: «Помнишь ли ты свое детство, мальчик мой? Для меня те времена незабываемы: я был здоров, полон сил, счастлив тем, что у меня растет сын. Как бы я хотел сейчас, чтобы твоя маленькая ручонка вновь обвила мою шею, чтобы звонкий голосок закричал: «Папка, догони меня!» Ночами я часто слышу тот голосок, пытаюсь встать, пойти к тебе навстречу, но тело не слушается, а страх оттого, что не вижу тебя, холодной змеей заползает в душу.
Прости за минутную слабость, сын, что не сжал в кулак разболтавшиеся нервы и рассказал тебе об одном из своих кошмарных снов: я понимаю - тебе стало больно. Но боль не только сгибает людей, но и закаляет, выпрямляет. Слабые пасуют перед ней, а сильные становятся сильнее. Кто боязливо пытается избежать боли, выжить любой ценой, тот никогда не познает истинного мужества.
До чего же много дано человеку, мальчик мой! Утром проснуться, немного понежиться в постели, встать, сделать зарядку, умыться, позавтракать, пойти на работу… Из этих мелочей и складывается счастье. И все это делать в прекрасном настроении, ощущая силу рук, ног, всего тела! Мне этого уже не испытать.
Знаешь, сынок, мы безмерно богаты, ибо можем весь день заниматься каким-либо делом, и на это у нас хватает сил. Природа дала нам возможность любоваться, слышать, чувствовать. Вот появилось солнце. Замяукал котенок. Ветерок принес запах костра. Неуклюже переставляет ножки малыш. Все так привычно, буднично, что мы даже и внимание на это не обращаем. А надо бы почаще останавливаться, радоваться, очищать душу, которую есть чем ушибить и забрызгать в этом мире.
Хочу рассказать тебе одну историю.
В войну я был мальчишкой, лет восемь исполнилось. В нашей деревне стояли немцы. Полные ненависти к фашистам, решили с дружком вылазку совершить. Все сапоги, что на кольях заборов сохли, поснимали и в болото побросали. Думали, не смогут они воевать без обувки.
А наутро согнали фрицы всех жителей в центр села, заставили разуваться…
Почти всю ночь рыдал я от бессилия и такого печального исхода нашей «боевой акции». Дед по голове гладил, успокаивал. Мол, молодец, что за погибшего отца мстишь.
Пока я на печке ворочался, дед в сенцах чем-то гремел, а потом ушел.
Проснулся я от крика: «Убили, сволочи!» Смотрю, деда моего в избу вносят. Лицо кровью залито, руки бессильно повисли, а все-таки живой, да еще и хрипит: «За Николая… За Николая я расквитался с ними…».
Не утерпел, значит, дед наш, ушел в ту ночь мстить за смерть сына. Может, час настал, но, кажется, сапоги немецкие к тому подтолкнули и слезы мои горькие.
Помог мне тогда дед в себя поверить, словно огнем по душе прошелся, опалил ее, но не сжег, а только крепче сделал.
Схоронили мы его, как положено, на третий день. О Боге на могилке вспомнили, хотя до этого дед никак не мог усадить меня на колени, чтобы рассказать о Христе.
Смерть деда была такая же, как и его жизнь: мы не становимся другими только потому, что умираем. Полы в доме разобрали, гроб кое-как сколотили – и волоком, огородами, к кладбищу…
Так что, сынок, ты смелых и хороших дел не бойся, даже если они обернутся для тебя не лучшей стороной.
Я умру. Ты постарайся прожить честно, чтобы имя свое и наше с дедом не запятнать. Мне тысячи больных «спасибо» сказали. Ты избрал другую профессию, станешь инженером. Может, не часто за свою жизнь слова благодарности услышишь, но не огорчайся, не ропщи на недооценку своего труда. Господь всем судья. Человек ведь не ради лестных слов работает, а потому, что иначе нельзя жить на земле – без труда, любви и добра…
Прощай!»…
Следующего письма Всеволод Николаевич Зимин написать не успел. Он отпустил себе для жизни семь дней – слишком большой срок для исстрадавшегося тела. Но иначе не мог: привык брать от жизни полной мерой и отдавать ей столько же.
Валерий Демидов,
г. Тула, Россия
Член Союза журналистов России. Редактор журнала "Адвентистский вестник" Евро-Азиатского отделения (СНГ) Церкви АСД. Более 20 лет работал в светских и религиозных газетах.
"Очень рад, что так много братьев и сестер раскрывают душу в стихах и восславляют Господа. Пусть наша поэзия несовершенна, но зато в ее искренности можно не сомневаться.
Божьих благословений!" e-mail автора:vdemid@tula.net
