Честертон -
эксцентричный ангел
29
мая 2004г. исполнилось 130 лет со дня
рождения писателя.
«Не так давно, летним вечером, спокойно озирая мою незаслуженно счастливую жизнь, я прикинул, что совершил не менее пятидесяти трех убийств и спрятал добрую сотню трупов…» Так
начал последнюю главу автобиографии
Гилберт Кийт Честертон, классик детективного жанра. Правда, прославившие его истории об отце Брауне он начал писать почти случайно, и сам считал их далеко не главной частью своего творчества. Помимо этого, он – автор эксцентричных романов и рассказов, журналист, изменивший подход к журналистике (во всяком случае, под его влиянием газеты стали гораздо менее скучными), а еще – христианский мыслитель и апологет, названный после смерти «защитником веры» и «рыцарем Святого Духа».
 |
Не совсем обычно для автора популярных детективов! Впрочем, у Честертона ярких особенностей и странностей хватило бы на троих. Когда-то директор школы Сэнт-Полз, в которую закончил будущий писатель, сказал обеспокоенной его странностями матери: «Шесть футов гения. Лелейте его, миссис Честертон, лелейте его!» А позже один из его современников писал: «Почти все заурядны по сравнению с ним».
|
Честертон умел не только
писать...
«Мне 10 лет»
«Вот таким мне хотелось бы быть...»
«А на самом деле я такой»
|
«Незаурядность» начиналась с внешности: Честертона называли «Человек-гора» из-за высокого роста и полноты. При этом он, например, радовался, если приходилось (с его-то комплекцией!) ловить унесенную ветром шляпу – как же, ведь это доставляет столько веселья уличным мальчишкам! Честертон нередко попадал в нелепые ситуации и обожал смеяться над собой. Он считал детство главной частью жизни, а игру – самым важным видом человеческой деятельности, и, конечно, с упоением играл с детьми. А в спортивной игре, по его мнению, нужно стремиться к проигрышу – этим ты доказываешь, что твоя любовь к спорту бескорыстна.
О рассеянности Честертона ходили анекдоты – например, рассказывали, что однажды он прислал жене в Лондон телеграмму: «Нахожусь в Маркет Харборо. Где я должен быть?» А самым верным способом успеть на поезд, по его мнению, было опоздать на предыдущий. Писал он очень много (если собрать все вместе, выйдет добрая сотня томов), причем часто в совершенно неподходящих местах – даже на улице, используя вместо письменного стола ближайшую стену.
В его книгах происходят удивительные вещи – один его герой сражается с целым городом, защищая от сноса родную улочку, другой периодически женится на собственной жене, третий поджигает реку, четвертый строит вполне осязаемый воздушный замок, пятый становится «карманником наоборот»: не ворует деньги, а кладет их в карманы бедняков...
Нам, избалованным людям ХХI века, привыкшим потреблять удивление большими ложками, возможно, больше всего понравится его оригинальный взгляд на вещи и исторические события. Например, «мрачное Средневековье» Честертон считал совершенно необходимой частью истории – своеобразной епитимьей, постом, очистившим Европу от остатков язычества. Или взять Пунические войны. Помню, еще в школе для меня было загадкой дикарское стремление римлян непременно разрушить великолепный Карфаген. Честертон считает, что сам Бог был на стороне римлян, потому что они были «приличными» язычниками – не слишком утонченными, но вполне человечными. Финикийцы же – бесопоклонниками, нелюдями, которые приносили младенцев в жертву своему божеству (ужасные подробностями опустим), чтобы гарантировать успех своих коммерческих предприятий. Получается, Карфаген был не лучше Содома, и история была бы совсем другой, «если бы Христос родился в Финикийской, а не в Римской империи».
|
Честертон с супругой
Ты появилась в светлом новом платье
Зеленовато-яблочного цвета,
Который, как и все цвета, идет
К каштановым и мягким волосам.
А я у Бога тихо попросил,
Чтоб Он, владыка времени, тебя
Позволил мне увидеть на земле
В серебряной короне седины,
В обличье немощи, в плаще бессилья
И в маскарадной маске увяданий,
Которую вот так же озарит
Сияние твоих бессмертных глаз. |
И этот эксцентричный писатель, кладезь оригинальных мнений, любитель неожиданностей и парадоксов, использует всю мощь своего таланта, чтобы защищать простые вещи, которые многие считали устаревшими: семью, традиции, порядок, нравственность, веру...
Спорит он блестяще: то доводит мысль оппонента до логического завершения – и она оказываются абсурдом, то сообщает неизвестные, незамеченные или просто забытые факты, то доказывает «от противного»: например, в книге «Вечный человек» он сначала пытается рассматривать человека как всего лишь животное, потом – Христа как всего лишь человека. И в том и в другом случае обнаруживаются явные несообразности.
|
Пригоршня парадоксов
Абсолютно бессмысленно запрещать человеку шутить на священные темы. И по очень простой причине: все темы – священны, других на свете нет. Каждое, любое мгновение человеческой жизни бесконечно значительно.
«Обвинение в непочтительности»
…Одна из двух или трех истин высокой морали, скажем, истинного христианства, именно в том, что белое – самый настоящий цвет. Добродетель – не отсутствие порока и не бегство от опасностей; она жива и неповторима, как боль или сильный запах. Милость – не бесхребетность; она ярка, словно солнце; вы либо знаете ее, либо нет.
«Кусочек мела»
Массовые преследования вели не убежденные люди – убежденных людей для этого слишком мало. Их вели люди безразличные.
«Еще несколько слов о том, как важно правоверие»
Теперь считают, что узко или хотя бы невежливо нападать на чью-то веру или нравственную систему. Само это мнение грешит узостью. Разница во взглядах на парламент важна; разница во взглядах на мир почему-то безразлична. Мы вправе спорить с человеком, который в другой партии, и не вправе спорить с тем, кто – в другом мироздании.
«Еще несколько слов о том, как важно правоверие»
Приключение – правильно воспринятое неудобство. Неудобство – неправильно воспринятое приключение.
«О ловле шляп»
Жизнь (согласно нашей вере) похожа на журнальный детектив: она кончается обещанием (или угрозой), «продолжение следует». Жизнь с благородным простодушием подражает детективу и в том, что она обрывается на самом интересном месте. Разве смерть не интересна?
«Ортодоксия»
Христианство добавило к добродетелям Бога мужество, ибо подлинное мужество означает, что душа прошла смертное испытание и выдержала его.
«Ортодоксия»
Каким-то образом возникла странная идея, будто люди, не верящие в чудеса, рассматривают их честно и объективно, а вот верящие принимают их только из-за догмы. На самом деле все наоборот. Верящие в чудеса принимают их (правы они или нет), потому что за них говорят свидетели. Неверящие отрицают их (правы они или нет), потому что против них говорит доктрина.
«Ортодоксия»
Слепо преклоняясь перед авторитетом и преданием, суеверно принимая то, что не могу проверить ни разумом, ни опытом, я не сомневаюсь, что родился 29 мая 1874 года, в Кенсингтоне, на Кэдмен-хилл…
«Автобиография»
Сказки не повинны в детских страхах; не они внушили ребенку мысль о зле или уродстве – эта мысль живет в нем, ибо зло и уродство есть на свете. Сказка учит ребенка лишь тому, что чудище можно победить. Дракона мы знаем с рождения. Сказка дает нам святого Георгия.
«Радостный ангел»
Глубоко убежденный человек кажется странным, ибо он не меняется вместе с миром. Миллионы людей считают себя здравомыслящими, потому что они успевают заразиться каждым из модных безумий; вихрь мира сего втягивает их в одну нелепость за другой.
«Бернард Шоу»
|
Но фирменный его прием – все тот же великолепный парадокс, который, строго говоря, и доказательством-то не является, но забыть его невозможно. Например, говоря о догмате Троицы, он считает главным аргументом не тонкости богословия, а то, что Бог монотеистов похож на восточного деспота. «Сердцу человека, особенно европейца, гораздо ближе неясные намеки и символы Троицы, образ совета, где равны милость и правосудие; вера в то, что свобода и разнообразие живут и в сокровеннейшем средоточии мира… Для нас сам Бог – не одиночка, а общество. Учение о Троице – бездонная тайна, а я не слишком умелый теолог. Достаточно сказать, что эта тройная загадка бодрит, как вино, и греет, как английский очаг; и то, что смущает разум, удивительно успокаивает сердце. Но из пустыни, из глухого песка и яростного солнца идут жестокие дети одинокого Бога, настоящие унитарии, которые с ятаганом в руке разорили мир – ибо нехорошо быть Богу одному».
Высказываний вроде «жестоких детей» в книгах Честертона полно – он вопиюще неполиткорректен. Правда, он нередко признает за своими противниками неожиданные и драгоценные добродетели, но воюет за истину яростно, не жалея резких слов. Достается от него всем – и протестантам, самым «родным» из оппонентов, и мусульманам, и буддистам, и теософам, и пацифистам, и вегетарианцам… Да, Честертон бывает пристрастен, а порой и просто неправ. С ним можно не соглашаться, но его нельзя не любить. И все его любили – в том числе и оппоненты, включая самого главного и постоянного, Бернарда Шоу. Шоу увлекался социалистическими идеями, и Честертон с ним, разумеется, спорил. Но при этом ему ничего не стоило заявить, что нужно менять правительство, если чиновники смеют приказывать девочкам из бедных семей коротко стричься («О вшах, волосах и власти»). Он готов был броситься в бой за пустяки – например, дешевое чтиво или серый цвет – но, защищая маловажные вещи, всегда находил возможность сказать пару слов о главном. А уж споры о вере и даже войны за веру, по его мнению – вообще единственно достойные человека занятия: за что же еще воевать, как не за истину?
Англия к тому времени пережила упадок веры и расцвет атеизма, который сменился увлечением самыми разнообразными суевериями, ересями и новыми религиозными учениями (примерно тот же процесс сейчас идет в нашем постатеистическом обществе). Ох, и доставалось же их адептам от Честертона! Обычный сюжет для его детективов – люди считают причиной чьей-то смерти древнее проклятие или другие сверхъестественные силы, и лишь у пожилого священника хватает
здравого смысла, чтобы разглядеть за мистическим туманом изобретательное преступление. В
рассказе «Вещая собака» отец Браун говорит: «Вот оно, первое последствие неверия. Люди утратили здравый смысл и не видят мир таким, каков он есть… Так вы катитесь назад, к обожествлению животных, обращаясь к священным слонам, крокодилам и змеям; и все лишь потому, что вас пугает слово «вочеловечился»».
Вообще, многие мысли Честертона настолько актуальны, что я бы развешивала по городу цитаты из его книг в качестве социальной рекламы. Например: «Можно держаться на одном и том же уровне добра, но никому никогда не удавалось удержаться на одном уровне зла». А вот высказывание о временах Ренессанса: «Цивилизация, со всех сторон окружавшая Савонаролу, уже свернула на ложный путь – тот самый, где кишат изобретения, но нет открытий; где новое мгновенно стареет, а старое не обновляется». Разве это не о нас тоже?
Но пожалуй, в наше время, когда мир
превозносит комфорт и удовольствия, и при этом депрессия становится самой распространенной болезнью, нужнее всего удивительный дар Честертона – открывать главную тайну мироздания. В любой из его книг она то просвечивает сквозь ткань текста, то сияет ослепительным светом. Развевающееся на веревке белье, красные почтовые ящики, кэбы, уличные фонари, меловые холмы, акварельные краски и уж, конечно, церковные витражи, кукольный театр, окна кондитерских и игрушечных лавок – все открывает ее, помогает к ней приблизиться. Тайна мира – в том, что он задуман для радости. И искать эту радость нужно в простых вещах – будничных заботах, дружеском застолье, солнечном дне (и дождливом тоже). Ну, и разумеется, в вере – древней и вечно юной… Без этого, по его мнению, никак невозможно – ведь любая радость умирает, если она не связана с вечностью.
Шоу, Беллок и Честертон на публичном
диспуте - 1927 |
И еще радость тесно связана с благодарностью. Когда-то его дед, методистский проповедник, слушая разговор сыновей о том, что у многим не за что благодарить Бога, произнес: «Я благодарил бы Бога за то, что Он меня создал, даже если бы оказался погибшей душой». А сам Честертон вспоминал, что даже в юности, когда он был неверующим, ему смутно хотелось поблагодарить кого-то за этот мир. Диктуя последнюю главу автобиографии, уже незадолго до смерти, писатель говорит, что, возможно, главное, чему мы должны научиться в жизни – это благодарить Создателя за одуванчики и спрашивать себя, достойны ли мы их...
Честертон призывал относиться к жизни как к удивительному приключению, и, скажем, с трудом выдвигая застрявший ящик комода, воспринимать это как подвиг наподобие битвы с драконом. Под его пером мир становится раем, и ему веришь. Инносент Смит, персонаж его романа «Жив-человек», обрушивает на окружающих потоки собственной радости и жизнелюбия, и они вспоминают, как это – быть счастливыми. Может быть, сам Честертон был похож на этого своего героя – «радостный ангел», посланный, чтобы помочь современникам, мучимым бесами уныния...
И если вам хочется расслышать в шелесте страниц шум ангельских крыльев, приглашаю последовать моему примеру. Что я собираюсь сделать? Поскорее закончить статью и отправиться в библиотеку за очередным романом Честертона!
